СТИХ-ЛИСТ 2.
Строки из СССР в молодую Россию.
Алексей Цветков
* * *
Бредит небо над голым полем
И дорога белым бела.
С обезглавленных колоколен
Облетают колокола.
Опадают, раскинув руки,
И по ниточкам снежных трасс
Одиноко блуждают звуки,
Забинтованные до глаз.
Тихой стужей и летом сонным
Под ногами дрожит, пыля,
До краев колокольным звоном
Переполненная земля.
Юрий Арабов
«Никто не знает, что Гомер ослеп»
Коль Гомер превратился в клумбу,
значит, клумба была в Гомере.
Он в Афинах лежал на койке
иль по улице шел, по Горького.
В кабаках танцевали румбу,
и из капищ несло горелым.
Ахилесс догнивал в санчасти,
и, подумав, майор Мемнон
всю семью переправил в Дельфы:
там - поближе к воде и сейфы
не пусты для иных несчастных.
Храм к тому же - 'Союз - Аполлон'.
Менелай наступал на Трою.
Жены плакали, а поэты,
не узнав над собою герб,
говорили, что это Феб
показался в лучах на троне.
Все дрожали, хоть было лето.
Одиссей уходил в морфлот.
И Гомер осознал, что эпос
есть наличие мертвечины,
седины и в седле мужчины.
И уже недалек тот год,
когда в эпос уйдет весь этнос.
Все кончается, даже Библия.
Он ослепнул, когда у клуба
повстречал инвалида Гектора,
что работал теперь за лектора,
осознав, что их дело гиблое...
И тогда появилась клумба.
Эту клумбу все носят сызмальства.
Его смерть не попала в сводку.
Дед Мороз приходил в субтропики
в виде Зевса, велись субботники
на Олимпе, и, сплюнув изморозь,
дезертиры глотали водку.
Что слепому Тартар? Эринии
не несли его горб на блюде.
А воспетая им же мафия
не оставила эпитафии.
Лишь заметил какой-то римлянин:
'Не был. Был. Никогда не будет'.
Тимур Кибиров
«Генезис»
Всё-то дяденьки, тётеньки,
паханы, да папаши,
да братбны, да братцы,
да сынки у параши.
Все родимые, родные
и на вид, и на ощупь,
все единоутробные
и сиамские, в общем.
И отцам-командирчикам
здесь дедов не унять.
Все родня здесь по матери,
каждый грёб твою мать!
Эх, плетень ты двоюродный,
эх, седьмая водица,
пусть семья не без урода,
не к лицу нам гордиться —
ведь ухмылка фамильная
рот раззявила твой
бестревожно, бессильно...
Что ж ты как не родной?!
Игорь Волгин
* * *
Что там гремело за станцией Лось
ночью сегодня?
Видимо, снова не задалось
лето Господне.
Видимо, сроки подходят уже
крайние вроде.
Что, человек, у тебя на душе,
то и в природе.
…Там, за рекою, дымят лопухи,
меркнут Стожары.
Скоро столицу за наши грехи
выжгут пожары.
С кем обручен этот огненный век,
кто сей избранник —
то ли Нерон, то ли вещий Олег,
то ли торфяник.
Что же нам делать спасения для,
порознь и свально,
если горит под ногами земля,
то есть — буквально.
Если не выручит даже и газ
из преисподней,
ибо опять отступилось от нас
лето Господне.
Сергей Гандлевский
* * *
Устроиться на автобазу
И петь про черный пистолет.
К старухе матери ни разу
Не заглянуть за десять лет.
Проездом из Газлей на юге
С канистры кислого вина
Одной подруге из Калуги
Заделать сдуру пацана.
В рыгаловке рагу по средам,
Горох с треской по четвергам.
Божиться другу за обедом
Впаять завгару по рогам.
Преодолеть попутный гребень
Тридцатилетия. Чем свет,
Возить «налево» лес и щебень
И петь про черный пистолет.
А не обломится халтура —
Уснуть щекою на руле,
Спросонья вспоминая хмуро
Махаловку в Махачкале.
Вера Павлова
* * *
На таком расстоянии пространство становится временем.
Думать о тебе означает напрягать память.
Напрягаю. Изображение серое и неуверенное.
Бью себя в грудь, пытаясь это исправить.
В долгой разлуке время становится расстоянием,
непреодолимым по причине усталости и бездорожья,
а то, что было сказано при расставании,
становится последней правдой и первой ложью...
Игорь Иртеньев
* * *
В одном практически шнурке
Да с носовым платком
Из дома выйду налегке
Я, замыслом влеком.
Ступая с пятки на носок,
Пойду за шагом шаг,
Мину лужок, сверну в лесок,
Пересеку овраг.
И где-то через две строки,
А может, и одну,
На берег выберусь реки,
В которой угону.
Меня накроет мутный ил
В зеленой глубине,
И та, которую любил,
Не вспомнит обо мне.
Какой кошмар — пойти ко дну
В расцвете зрелых лет!
Нет, я обратно разверну
Свой гибельный сюжет.
Мне зти берег и река
Нужны как греке рак.
Неси меня, моя строка,
Назад через овраг.
Преодолей в один прыжок
Бездарный тот кусок,
Где прежде, чем свернуть в лесок,
Я миновал лужок.
Верни меня в родимый дом,
Откуда налегке
Ущербным замыслом ведом
Поперся я к реке.
Взамен того, чтоб в холодке,
Колеблем сквозняком,
Висеть спокойно на шнурке,
Прикрыв лицо платком.
Ольга Седакова
«Конь»
Едет путник по темной дороге,
не торопится, едет и едет.
- Спрашивай, конь, меня что хочешь,
все спроси – я все тебе отвечу.
Люди меня слушать не будут,
Бог и без рассказов знает.
Странное, странное дело,
почему огонь горит на свете,
почему мы полночи боимся
и бывает ли кто счастливым?
Я скажу, а ты не поверишь,
как люблю я ночь и дорогу,
как люблю я, что меня прогнали,
и что завтра опять прогонят.
Подойди, милосердное время,
выпей моей юности похмелье,
вытяни молодости жало
из недавней горячей ранки –
и я буду умней, чем другие!
Конь не говорит, а отвечает,
тянется долгая дорога.
И никто не бывает счастливым.
Но несчастных тоже немного.
Алексей Парщиков
* * *
Я выпустил тебя слепящим волком
с ажурным бегом, а теперь мне стыдно:
тебе ботинки расшнуровывает водка,
как ветер, что сквозит под пляжной ширмой.
Гляжу, как ты переставляешь ноги.
Как все. Как все, ты в этом безупречен.
Застенчивый на солнечной дороге,
взъерошенный, как вырванная печень.
Собака-водка плавает в Нигде,
и на тебя Никто её науськивает.
Ты вверх ногами ходишь по воде,
и в волосах твоих гремят моллюски.
Михаил Яснов
* * *
Я странный мир увидел наяву –
здесь ничему звучащему не выжить,
здесь если я кого и позову,
то станет звук похожим на канву,
но отзвука по ней уже не вышить.
Здесь если что порой и шелестит,
то струйка дыма вдоль по черепице,
здесь даже птица шёпотом свистит,
а ветер листья палые шерстит
беззвучно, будто им всё это снится.
Здесь камнем в основании стены
который век не шелохнётся время.
Здесь между нами столько тишины,
что до сих пор друг другу не слышны
слова, давно услышанные всеми.
Бахыт Кенжеев
* * *
Любому веку нужен свой язык.
Здесь Белый бы поставил рифму "зык".
Старик любил мистические бури,
таинственное золото в лазури,
поэт и полубог, не то что мы,
изгнанник символического рая,
он различал с веранды, умирая,
ржавеющие крымские холмы.
Любому веку нужен свой пиит.
Гони мерзавца в дверь - вернется через
окошко. И провидческую ересь
в неистовой печали забубнит,
на скрипочке оплачет времена
античные, чтоб публика не знала
его в лицо - и молча рухнет на
перроне Царскосельского вокзала.
Еще одна: курила и врала,
и шапочки вязала на продажу,
морская дочь, изменница, вдова,
всю пряжу извела, чернее сажи
была лицом. Любившая, как сто
сестер и жен, веревкою бесплатной
обвязывает горло - и никто
не гладит ей седеющие патлы.
Любому веку... Брось, при чем тут век!
Он не длиннее жизни, а короче.
Любому дню потребен нежный снег,
когда январь. Луна в начале ночи,
когда июнь. Антоновка в руке
когда сентябрь. И оттепель, и сырость
в начале марта, чтоб под утро снилась
строка на неизвестном языке.
Татьяна Бек
* * *
Открывается даль за воротами
Неуютно, тревожно, светло...
Мы поэтами, мы обормотами
Были, были, - да время сошло.
Ты играл со звездой, как с ровесницей, -
Для того ль, чтобы нынче брести
Этой полупарадною лестницей,
Зажимая синицу в горсти?
Для того ль ты скитался бездомником,
Подставляя ненастью тетрадь, -
Чтобы впредь по чужим однотомникам
Равнодушно цитаты искать?
...А ведь живы и ветер, и заросли
Чистотела, и наши следы -
Как рассказ о несбывшемся замысле
Вдохновения, детства, беды.
Олег Чухонцев
* * *
С чем проснёшься? С судьбой и дорогой?
Нет, пожалуй, с дорогой одной –
с той просёлочной, пыльной, широкой,
полевой, затравевшей, лесной.
Ничего-то и не было, кроме
этой дьявольской тяги колёс,
в небо взмывшей на аэродроме
или вылетевшей под откос.
А судьба – это мера иная:
как поётся, не свет в терему,
не бездомная песня ночная,
не слова про суму и тюрьму.
Нет, судьба-несудьба пощадила,
а дорога – дорога была,
чтобы горше душа возлюбила
всё, что даром у жизни взяла.
И когда ты в тщете колченогой
ляжешь, тихий, на стол раскладной,
с чем останешься? Только с дорогой –
самой долгой, последней, родной...
Аркадий Драгомощенко
* * *
Повременим. Листва, сухость, отсутствие насекомых.
Это - Пергамский фриз изменений,
тени заменяют отсутствующие части глаза, -
фаянс исторгнут.
Могущество их несомненно,
однако пыль пожирает героев, пыль пожирает себя
на свету во вращении, в солнце, в луче ночи -
Единственном, расщепляющем сердцевину ежечасной
буквы, бесплодной битвы... Дальше ступить.
Не двигаться. Здесь так положено. Так принято.
В чем не приходится сомневаться.
Александр Кушнер
* * *
Уехав, ты выбрал пространство,
Но время не хуже его.
Действительны оба лекарства:
Не вспомнить теперь ничего.
Наверное, мог бы остаться —
И был бы один результат.
Какие-то степи дымятся,
Какие-то тени летят.
Потом ты опомнишься: где ты?
Неважно. Допустим, Джанкой.
Вот видишь: две разные Леты,
А пить все равно из какой.
Евгений Витковский
* * *
То ли вздремнуть ещё, то ли пора
глянуть: взошла ли звезда?
Ночь отлетает, как дым от костра,
кто её знает — куда.
Знать бы теперь, высока ли цена?.. —
где ты, флейтист-крысолов?
Городу Гамельну очень нужна
старая песня без слов.
Время прощения давних обид,
время прощанья в ночи.
Молча смотри на поток Персеид
и ничего не шепчи.
Веки прищурь и проверь глазомер,
и тишиной опьяней:
помни, услышится музыка сфер,
если напомнить о ней.
Завтра всё то же, что было вчера,
жизнь избегает длиннот,
только звучат из колодца двора
семь удивительных нот.
Всеволод Емелин
* * *
То не свет, но ещё не тьма.
То не явь, но уже не сон.
То ли снег засыпал дома,
То ли дым в окно нанесён.
То ли это ты, слепота,
То ли так - туман поутру.
Жизнь течёт слюной изо рта,
Мир ползёт дождём по стеклу.
Из глухих колдовских озёр
Поднимается муть со дна,
Заволакивает мой взор
Грязно-белая пелена
Окружает меня стеной,
В ней звучат голоса невнятно,
Лица тех, кто рядом со мной,
Превращает в мутные пятна.
Заволакивает берега,
Пароходы идут, трубя,
И как ты мне не дорога,
Заволакивает тебя.
Дунул ветер, и всё поплыло
В никуда от причала буден,
Забывая о том, что было,
И не зная того, что будет.
С кем последнюю рюмку пьём?
Неизвестны их имена.
И хрусталь помутнел, и в нём
Непонятен сам цвет вина.
Значит мне на ощупь блуждать,
Забредать в чужое жильё,
И тела других обнимать,
Принимая их за твоё.
Ничего-то я не сберёг,
Разве этого я хотел?
Но плывём мы лоб в лоб,
бок в бок Караваном туманных тел.
И последние краски дня,
И осенний неяркий свет
Заволакивает от меня,
Заволакивает ...
Александр Галич
* * *
Я в путь собирался всегда налегке,
Без долгих прощальных торжеств,
И маршальский жезл не таскал в рюкзаке.
На кой он мне, маршальский жезл!
Я был рядовым и умру рядовым.
Всей щедрой земли рядовой,
Что светом дарила меня даровым,
Поила водой даровой.
До старости лет молоко на губах,
До тьмы гробовой - рядовой.
А маршалы пусть обсуждают в штабах
Военный бюджет годовой.
Пускай заседают за круглым столом
Вселенской охоты псари,
А мудрость их вся заключается в том,
Что два - это меньше чем три.
Я сам не люблю старичков-ворчунов
И всё-таки истово рад,
Что я не изведал бесчестья чинов
И низости барских наград.
Земля под ногами и посох в руке
Торжественней всяких божеств,
А маршальский жезл у меня в рюкзаке -
Свирель, а не маршальский жезл.
Илья Фаликов
* * *
Отец исчез, жена сбежала, друзья пропали и враги.
На территории вокзала поверх единственной ноги
лежит, а все куда-то едет, верней, не едет никуда,
но мировым пространством бредит и перед ним стоит звезда.
В холодном ковыряет ухе и ловит музыку во льду,
где я найду богиню Тюхе, в другую веру перейду:
от всех приветствий и напутствий остался только блеск монет,
в эллинистическом искусстве вопросов нравственности нет,
но тот, кого всю жизнь бросали, родное видит божество,
лежит где надо, на вокзале, там, где и бросили его,
где обрывается Россия над морем черным и глухим, —
над ним поет Айя-София, и наклоняется над ним
друг цезаря, друг римлян, некий
Тиберий Юлий Савромат,
который правил в первом веке
и был ни в чем не виноват.
Леф Рубинштейн
* * *
За спиной, за границею пройденной,
Провожающих девять персон…
На нейтралке меж небом и Родиной
Прощевальный от Родины шмон…
Всё культурно, спокойно, таможенно
в «Шереметьево»-75 :
– Это что?
– Ордена.
– Не положено.
– Так мои же.
– Глухой что ли, бать?
И в мгновенье похмелье – пожарищем,
И в руинах опять Сталинград…
– Я могу… ордена… провожающим?
– Поздно, батя. Теперь – конфискат.
И покончив со всеми печатями,
Разулыбился вдруг погранец:
– Тот, который про деда с зайчатами,
не роднёй тебе будет, отец?!
Что ж… Броня погранцовского темечка
Крепче всех фронтовых рубежей…
Гонит, гонит весёлое времечко
Из России Россию взашей…
Нет, до взлёта, месье, не положено!
Подождёшь! Чай в Париж – не в Надым!...
И над совестью нерастаможенной
Честь взлетела. Тверёзая в дым.
Марина Бородицкая
* * *
Я возвращался из гостей,
В потёмках шёл пешком,
За мною тётушка Луна
По небу шла бочком.
Я сел в трамвай, трамвай бежал,
По улицам кружа,
Над нами тётушка Луна
Скакала, дребезжа.
Тогда спустился я в метро,
Где ходят поезда,
Отстала старая Луна:
Ей не попасть туда.
…Усталый, прибыл я домой,
Вошёл и в кресло — плюх!
В окошке полная Луна
Переводила дух.
Юрий Кублановский
* * *
Долго-долго искали мы переправу:
деревянный мост? настил на понтонах?
иль хрипастый лодочник слабосильный?
Сумерки сгустились мгновенно,
темнота же так и не наступила.
Берег глинистый с вытоптанной травою
и негромкие разговоры
всё о том же, только без интереса:
«Двадцать лет воровской малины»…
«Убивали раньше, теперь воруют,
выходя за мыслимые границы»…
Но уже понятно, что близко к сердцу
эту муть мы больше не принимаем.
Чур меня, франтоватый пройда,
обезьяна в маске, батёк на мерсе.
Ничего нам больше от вас не надо,
ни стыда, ни совести, ни признанья
вашей слабости перед нашей силой.
Между тем накрапывало. И зыби
плеск разнонаправленный за кормою
становился въедливей, тише, тише.
Хватит с нас и прежней земной тревоги.
Вспомнил кадры любительской киноленты:
до чего ж поджарый ты был волчонок
в восемнадцать лет, а твоя подруга –
для Петрова-Водкина, не для нашей
застывавшей жизни шестидесятых.
Как дождит старинная кинолента!
В шёлковой рубашке не зябко милой?
В страшный сон вкрапленье того момента
наделяет сердце нездешней силой.
Генрих Сапгир
* * *
случайные слова возьми и пропусти
возьми случайные и пропусти слова
возьми слова и пропусти случайные
возьми «слова слова слова»
возьми слова и пропусти «возьми» –
и слова пропусти
Борис Рыжий
* * *
Как пел пропойца под моим окном!
Беззубый, перекрикивая птиц,
пропойца под окошком пел о том,
как много в мире тюрем и больниц.
В тюрьме херово: стражники, воры.
В больнице хорошо: врач, медсестра.
Окраинные слушали дворы
такого рода песни до утра.
Потом настал мучительный рассвет,
был голубой до боли небосвод.
И понял я: свободы в мире нет
и не было, есть пара несвобод.
Одна стремится вопреки убить,
другая воскрешает вопреки.
Мешает свет уснуть и, может быть,
во сне узнать, как звёзды к нам близки.