Наша беседа с Глебом Заплетиным и его магическим референтом Богданом Popoff’ым в сигарном клубе о судьбах русской литературы оказалась не только нелепой, но и по-своему полезной, пробудив мое любопытство. Сколь бы странной и бредовой ни казалась мне идея существования универсального литературного кода, я понимал, что, раз уж вписался в историю, хлебать ее нужно полной ложкой.
Любая ложь основана на правде. И чем этой правды больше, тем легче продать любую ложь.
Поэтому я решил посмотреть на историю русской литературы под другим углом — попробовать найти тот момент, когда миф о коде вообще мог возникнуть. Это, конечно, были не «Протоколы собраний Сионских мудрецов», где известна первая дата публикации «фейка». С кодом всё обстояло загадочней, но, как говорится, не спросишь — не получишь ответа. Благо спрашивать сегодня есть у кого.
Если раньше человек шел за знаниями в библиотеку и часами корпел там над книгами, то в наше время есть решение проще — нейросеть. Пусть создавать художественный текст она пока не научилась, — кто, как не она, властительница терабайтов знаний, сможет быстро и объемно ответить на любой, самый сложный вопрос?
Однако то ли я намудрил с запросом, то ли тема была погранична с творчеством, уронившим искусственный интеллект в искусственную кому, но нейросеть BING, получив запрос: «Когда мог зародиться литературный код в России», сначала внезапно отправила меня к «Лукоморью» Пушкина. И только когда я отдельно уточнил, что меня интересует не «кот», а «код», нейросеть обратилась прямиком к истокам русского языка.
«Русская литература являла собой ответвление греческого ствола письменности. В X веке первая завязь вместе с православием попала из Константинополя в Россию — в виде переводов Святого Писания и литургий для популяризации византийского православия.
Письменный язык древней Руси, известный как церковнославянский, был основан на болгарском диалекте и был в обиходе не только у русских, но и у румын, и у южных славян. До ранга литературного славянский язык был доведен усилиями Кирилла и Мефодия (через глаголицу к кириллице) и впитал в себя многое от греческого языка. По сути, церковнославянский изначально был искусственно создан для одной цели — перевода церковных книг с более развитого, греческого.
К XIV веку усилиями сербских и болгарских переписчиков сформировался письменный язык Московской Руси — это была форма церковнославянского языка, каковым наиболее адекватно греческому были изложены Святое Писание и литургии.
При этом русские князья развивали иные формы письменного языка, приближенные к разговорным языкам в данной местности. К концу XV века официальным языком империи (русским) стал язык Московского Приказа, и он уже отличался от литературного (письменного) настолько, насколько это только было возможно. Но для литературных целей русский язык не использовался: первый опыт применения был зафиксирован лишь во второй половине XVII века — протопопом Аввакумом.
Причина тому, на взгляд известного литературоведа Святополка-Мирского, была достаточно прозаична: писательство в Древней Руси не признавалось видом деятельности. Фактически писателей и не существовало, были лишь так называемые «книжники». Чтение при этом считалось почетным занятием, но читали в основном священные книги и поучительные богословские сборники, писать новые, тем более — художественные, книги не было нужды.
В Средневековье, как и на Западе, так и в России, в фаворе было переписывание существующих книг монахами (как наиболее образованными, владеющими письменностью людьми).
Отчасти поэтому книгопечатание добралось до России поздно — первая книга была напечатана в Москве только в 1564 году. Следующие десятилетия по причине нехватки печатников и дороговизны книгопечатания издавали только самые важные книги — Библию, литургии, уставы. Лишь при Екатерине доля рукописных книг стала снижаться…»
Судя по ответу нейросети, литературный код следовало искать в Библии — ведь именно ее тиражировали с древних времен и продолжают делать это по сей день. И дело не только в отсутствии конкурентов. Библия сильна именно как литературное произведение: в ней мастерски рассказаны истории на любой вкус и цвет, и все последующие сюжеты, которые мы рассказываем до сих пор, так или иначе опираются на изложенное в Библии, но приобретают оттенок времени и места, в которых обитают их авторы.
Но такой ответ вряд ли устроил бы Глеба, который грезил обрести некий универсальный трафарет и для этого готов был отправить в тур по Европе меня и своего магического консультанта. Извлекать уроки из книг, вероятно, казалось для Заплетина-младшего чем-то долгим, утомительным и скучным.
Спустя неделю после того, как договор с Глебом был подписан, Богдан пригласил меня на «пробный сеанс литературной магии», как он с усмешкой назвал его по телефону. С парочкой кодо-искателей мы встретились на той же парковке, возле дома Булгакова на Патриарших, но теперь для визита не в сигарный клуб, а в квартиру-музей прославленного писателя.
— С метафизической точки зрения сегодня крайне подходящий день, чтобы провести наш первый спиритический сеанс, — важно сообщил Богдан, когда я, припарковав байк рядом с их джипом, подошел к магу с Глебом.
— Здесь? — удивился я.
Богдан радостно кивнул. За его спиной чернел огромный рюкзак, который бугрился от лежащего внутри содержимого — вероятно, оккультного.
Я успел очень живо представить, как мы нагло врываемся в музей, запираемся изнутри в кабинете Михаила Афанасьевича и, пока Глеб держит дверь, не пуская внутрь охрану, вдвоем с Богданом проводим сеанс связи с загробным миром.
К счастью или к сожалению, экстрасенс тут же пояснил:
— Здесь у меня клиент мой бывший проживает, Жорик. Я ему помог в свое время очень сильно — за процент поставлял потусторонний инсайд от общения с американскими духами из ФРС и Комиссии по ценным бумагам и биржам, для составления прогнозов торговли ценными бумажками. Так что Жорик, как только я ему набрал, сразу вызвался сам всё устроить.
— Ну что, тогда веди? — нетерпеливо спросил Глеб и выжидающе посмотрел на экстрасенса.
Чувствуя себя королем положения, маг Popoff важной походкой подошел к массивной двери подъезда и, набрав номер квартиры на домофоне, нажал на кнопку вызова.
Изнутри послышалась глухая дребезжащая трель, потом тонкий голос деловито поинтересовался:
— Чо-каво?
— Это я, Богдан.
— О! Гуд-гуд. Входи, бро!
Домофон запищал голодным цыпленком, и Богдан, потянув дверь подъезда на себя, первым нырнул внутрь.
Когда мы вошли в подъезд, на пороге одной из квартир первого этажа стоял парень лет 25 с черным как смоль ирокезом, в обтягивающей розовой футболке и бежевых бриджах.
Внешность Жорика плохо сочеталась с местом, где он жил. В прежние времена здесь обитала советская интеллигенция, которую власть заселяла в бывший доходный дом, — например, если мне не изменяет память, прежде здесь квартировались родители Сергея Брина, основателя Google. В Новой же России квартиру здесь могли себе позволить только богатеи: цены на Патриках кусались для всех, кто не пилил госбюджет, не сидел на биржевом инсайде или не шпилил дочку кого-то из российских небожителей.
Друг Богдана, вероятно, обаблился именно на инсайде, о котором упоминал маг. По крайней мере, представить Жорика в кабинете чиновника горячо обсуждающим очередной откат, или под венцом за «принцессой» генерала ФСБ я не мог.
Интересно только — насколько велика в этом заслуга Богдана?..
Судя по лучезарной улыбке, которой Жорик одарил нашего мага, — весьма и весьма.
— Богда-а-ан! — радостно воскликнул Жорик. — Бро! А день-то с самого начала неплохой прям, я проснулся-то вообще в семь, а потом, думаю, полежу, будильник клац, и отрубился, прикинь? На полчаса. Не, даже на сорок минут! Короче, я прям думал, мы не встретимся, а мы встретились, блин!!! Ваще не верится. Так рад! Так рад? Вы же видите, да?
Жорик глянул на Глеба, но тот лишь устало отвел глаза.
— Это совершенно взаимно, бро, — тепло сказал экстрасенс, снова привлекая внимание друга. — Как делищи?
— Твоими молитвами. — Жорик хохотнул. — Все круто, бро. Ну, точней, не все, но я к этому стремлюсь. Помнишь, как там а это твои друзья? Здрасте-здрасте. Я Жорик.
Он пожал мне руку, а Глебу даже два раза — наверное, от переизбытка чувств — а потом предложил:
— Если хотите, могу вам сначала небольшую экскурсию устроить.
Глеб презрительно сморщился, и Богдан, заметив это, спешно сказал:
— Жорик. На пустяки нет времени. Ты все подготовил?
— Да блин, тут такая история была вчера! Я из дома вышел, иду, карточку в метрохе уже прислонил, а потом такой — е-мое, я ж без телефона… Думаю, потерял, может, по дороге? Короче, вернулся, все ок, на зарядке был.
Богдан шмыгнул носом и с робкой надеждой уточнил:
— Я про квартиру Булгакова.
— А-а-а! Да, там тоже всё ок. Я все билеты выкупил входные на этот день. Плюс с дириком добазарился, съемка докфильма про Булгакова, говорю, Сергей Васильевича покажем в лучшем свете…
— Он вроде Михаил Афанасьевич, — машинально поправил Богдан.
— Да? А, неважно. Главное, что директор — он типа вообще крутой. За любой движ! Любая реклама среди молодежи — пожалуйста, Михаил Афанасьевич всегда поддержит!
Амфетаминовый речевой трип Жорика вызвал у меня легкую растерянность. Почему-то вспомнился Чичваркин и незабвенная пословица: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты».
— Ладно-ладно, мы поняли. Веди! — оборвал его Богдан и поправил съехавшую с плеча лямку рюкзака.
Жорик кивнул и устремился вверх по лестнице на четвертый этаж в знаменитую 50-ю квартиру. Шагая мимо плотных вязей граффити, которыми украсили стены благодарные поклонники творчества Булгакова, друг Богдана увлеченно рассказывал про то, как ему ночью снился кошмарный сон, что он попал под дождь, и дождь все не кончался и залил всю Москву по крышу самого высокого здания.
— Жара долбаная, — завершил свою историю панчлайном Жорик и, распахнув дверь, первым ввалился в квартиру Михаила Афанасьевича.
У стола, исполнявшего роль ресепшена, о чем-то негромко беседовали дама бальзаковского возраста — видимо, билетерша — и тучный мужчина в расстегнутом пиджаке, который теперь вряд ли бы на нем сошелся. Завидев Жорика, Тучный просиял и протянул ему руку:
— Жора! Дорогой! Проходи. Мы вас уже ждем! Может, вам чаю, кофе? Рассказать чего?
— Борис Семенович, ну хорош, — пожимая пухлую руку, по-свойски оборвал его Жорик.
Тучный спешно приложил палец к губам и прошептал:
— Ухожу-ухожу!
Затем он строго посмотрел на билетершу и пригрозил ей пальцем.
— Марья Ивановна? Всяческое содействие! И чтобы никого не пускали!
Билетерша тут же закивала, словно собачка-болванчик с приборной панели автомобиля недорогого россиянина, и приветливо улыбнулась Жорику. Тот не обратил внимания на старания Марьи Ивановны и повел нас узкими коридорами «нехорошей квартиры» к кабинету Булгакова, попутно изображая из себя экскурсовода.
— А здесь они типа обедали, я так понял… Картина какая, а? Я такую в переходе видел на Космонавтов… Окно здоровое какое, шторы, наверное, год шили ему сюда…
Но всякий раз это подспудное желание поделиться знаниями натыкалось на холодный взгляд Глеба и раздраженную реплику Богдана:
— Не сейчас, Жор… Пожалуйста, не надо… Ну я же попросил!
Наконец мы вошли в помещение с большим окном и письменным столом, на котором покоились антикварная пишущая машинка и старинное пресс-папье; лежали стопки исписанной бумаги и потертые временем папки, чернильница, позолоченное перо, карманные часы и также помятый временем портсигар. К столу было придвинуто черное кожаное кресло.
— Вот и кабинет Михаила Афанасьевича, — объявил Жорик. — Тут, на столе, как ты просил, я собрал все его личные вещи, какие только смог найти.
— Спасибо, Жорик, — пробормотал Богдан, стервятником осматривая памятные предметы Булгакова, разложенные среди бумаг. — Дальше мы сами.
— Как скажешь. Не скучайте, ребят, — с улыбкой сказал наш провожатый и вышел, пятясь спиной, после чего закрыл за собой двустворчатую дверь.
В углу кабинета красовался массивный книжный шкаф. Подойдя, я пробежал глазами по корешкам книг и с удивлением обнаружил среди прочих томик Святополка-Мирского, на которого в своем тексте недавно сослалась нейросеть. Фамилия была, мягко говоря, нерядовая, и потому я вряд ли мог ошибиться.
Брать книгу с полки показалось невежливым, но совпадение было слишком любопытным. Я решил позже погрузиться в историю Святополка-Мирского и выяснить, что могла делать его книга в кабинете Булгакова.
От размышлений меня отвлек звук поворачивающегося в замке ключа. Я удивленно посмотрел на Богдана:
— Он нас что, запер?
— Ну конечно. Мы ведь не хотим, чтобы в самый разгар сеанса к нам зашла любопытная вахтерша с вопросом — как у вас тут дела?
Богдан покосился на Глеба, и тот, кивая, подтвердил:
— Лишние глаза и уши нам ни к чему.
— Ну да. Точно. Литературный код не должен утечь за пределы этого помещения, — с трудом сдерживая сарказм, произнес я. — И что дальше?
Богдан с беззастенчивым грохотом опустил рюкзак на стол Булгакова и важно сказал:
— Мне потребуется минут 15 на подготовку. Если у кого-то есть срочные дела, звонки, сообщения — всё надо успеть сделать за это время. Потом надо будет все мобильники выключить и в пищевую пленку завернуть, чтобы никаких фото, диктофонов, звонков. Духов это прям раздражает.
— И сколько займет общение с духом Михаила Афанасьевича? — уточнил я.
— Учитывая, что писатели особо не любят болтать, — немного. «Всё есть в моих книгах» — типичный ответ любого из них. Так что, думаю, старик минут 20 продержится от силы. Но это не точно. Ну и у вахтерши могут вопросы возникнуть — почему и зачем Жорик запер кабинет. Так что… не отвлекайте пока, чтобы мы точно всё успели!
Богдан принялся доставать из рюкзака различные аксессуары, нужные для спиритического сеанса, — свечи, разноцветные камни… Мое внимание привлекла странная доска с выгравированными на ней буквами старорусского алфавита и гибкой стойкой, которая могла стальным «клювом» дотянуться до любого участка доски.
— Это что за артефакт? — не удержался я от вопроса.
— Алфавитный пантограф, конец 19-го века, — бросил Богдан через плечо. — Скоро сам увидишь его в действии, а пока — не отвлекай, дело такое… кропотливое.
Богдан склонился над столом, а мы с Глебом временно отступили к окну.
— Думаешь, из этого что-то получится? — спросил я у Заплетина-младшего.
— Не знаю. — Глеб пожал плечами. — Особой веры в Булгакова у меня нет, если честно. Как будто писал он как придется, абы как. Поэтому и думаю, что код он знал постольку-поскольку.
— Надо же. А мне, наоборот, кажется, что если кто и мог знать некий литературный код, то это Михаил Афанасьевич.
— Да ну, — отмахнулся Глеб. — А почему же он тогда при жизни им не пользовался? Вся его слава случилась уже потом, значит, никакого кода он не знал. Логично?
— С такой позиции, наверное, да, — с трудом сдерживая улыбку, сказал я.
— Впрочем, даже если я вдруг по каким-то странным причинам ошибаюсь, здесь в Москве Булгаков все равно вряд ли что-то скажет. Побоится за свой дом-музей. Откроют тут за крамолу клубешник какой-нибудь или подпольный покер-клуб, место-то понтовое. Думаю, Булгакову это без надобности.
— Тогда зачем мы всё это сегодня затеяли? — удивился я.
— Ну как же? Мне нужно, чтобы мы всё отработали здесь, чтобы я был спокоен. Ну и типа был уверен, что в Европе всё пройдет без стручка и запоринки, хе-хе.
Тут у Глеба зазвонил телефон, да так громко, что Богдан от испуга уронил на стол что-то тяжелое. Заплетин-младший, не придав этому значения, поднес трубку к уху и деловито сказал:
— Да, пап? Да, тут. — Глеб посмотрел на меня. — Со мной. Куда ж он теперь от нас денется…
Я буквально услышал, как из трубки доносится: «Так-то, нахуй», и невольно поежился.
И какой у Ивана Иваныча был интерес в этом мистическом проекте? Заплетин-старший на старости лет вдруг поверил в мир духов? Невозможно. Но какой-то интерес явно был, иначе странно, чего вдруг матерый олигарх так упорно держит руку на пульсе странного прожекта сына.
Едва Глеб распрощался с отцом, как Богдан позвал нас «к столу», а сам подошел к окну и задернул тяжелые шторы.
Комната погрузилась в полумрак. Единственными источниками света теперь были три огромные свечи на столе, в треугольнике между которыми лежал портсигар Булгакова.
— Не боишься сжечь тут все к чертовой матери? — негромко спросил я, глядя на Богдана.
Он и бровью не повел — настолько был погружен в процесс. Окинув взглядом алфавитный пантограф, Богдан положил руку на его стальной «клюв», зажмурился и произнес:
— Михаил Афанасьевич, мы с писателем Максимом Привезенцевым и Глебом Заплетиным…
— Простым, — зачем-то вставил отпрыск Ивана Иваныча.
Некоторое время ничего не происходило, а потом Богдан содрогнулся всем телом… и замер, не говоря ни слова.
Глеб вопросительно посмотрел на меня. Я понял, что время моего дебютного бенефиса пришло, мысленно вздохнул и начал наше представление:
— Михаил Афанасьевич, вы тут, с нами?
«Клюв» в руках Богдана метнулся к буквам Д и А.
— Рад, что вы к нам снизошли, — с трудом сдерживая сарказм, продолжил я. — Мы бы хотели обсудить с вами литературный код, который является основой основ всего… Вы же понимаете, о чем я?
Пауза — будто «дух» заколебался, стоит ли делиться с простыми смертными, — а потом снова те же буквы — Д и А.
— Не могли бы вы поделиться с нами известными вам фрагментами этого кода?
Богдан снова завис — возможно, думал, как сложить из букв О, П, А и Ж литературный код на все времена, — а потом вдруг заговорил не своим голосом:
— Вы что же, Максим, мните, что я стану говорить о таких вещах в местах, столь близких к кремлевским шпилям? Таковое мнение о моей легкомысленности кажется мне настолько оскорбительным, что я мог бы закончить нашу беседу прямо здесь и сейчас… но я, пожалуй, дам вам еще один шанс — ввиду отсутствия у вас опыта общения с миром загробным. Верно ведь я понимаю, что это ваш первый разговор с силами за пределами жизни?
— Ну да. До этого только с беспредельными силами в реальной жизни общался, — с кривой ухмылкой ответил я.
Богдан говорил неожиданно витиевато, и это немного сбивало с толку. Но я вспомнил, какие у него, должно быть, деньги на кону в этом проекте, и представил, как Богдан накануне сегодняшней встречи до поздней ночи сочиняет и зубрит эту речь. С его-то опытом впаривать богатеям мифы за реальные деньги подготовить такое — раз плюнуть.
— Если вы так жаждете найти код, то лучше вам отправиться на рандеву с духом моего коллеги, Достоевского, — пояснил Богдан «чужим» голосом. — На Невском проспекте есть памятное место… надо лишь найти… где связь…
В дверь постучали, и Богдан от неожиданности пошатнулся, выпустил «клюв» из рук и толкнул стол. Тот содрогнулся, свечи погасли, и кабинет погрузился во мглу.
— Занято! — раздраженно бросил Глеб.
За дверью послышались шаги, будто кто-то спешно убегал от двери.
Богдан открыл глаза и удивленно посмотрел на меня.
— Было? — спросил он шепотом.
Я прищурился:
— А сам не знаешь?
— Богдан был в трансе, — терпеливо объяснил Глеб. — Конечно, он ничего не помнит. Что там Булгаков сказал про Невского в Питере?
— Что на Невском есть памятное место Достоевского, где с нами сможет поговорить его дух.
— Получается, нам надо ехать в Петербург, — сказал Богдан, пряча спиритический скарб обратно в рюкзак. — И в любимом месте Достоевского на Невском попробовать узнать у него что-то про код. Наверное, так.
— Видишь, Макс, о чем мы говорили? — со вздохом произнес Глеб. — Даже такая свободолюбивая натура, как Булгаков, не решается делиться литературным кодом, находясь в России.
Или Богдан просто хочет на халяву прокатиться по Европе, подумал я, глядя на мага, который привычно утирал взмокший лоб рукавом и пил минералку из бутылочки.
— Но почему дух Булгакова отправляет нас в Питер, а не сразу в условный Париж? — пристально взирая на экстрасенса, уточнил я.
— Потому что дух Булгакова говорил с нами не где-то в Баден-Бадене, а в Москве, — пояснил Глеб. — Он же сам тебе намекнул! Одно неверное слово, и от его «нехорошей квартиры» останется только хороший евроремонт. В столице можно рекомандовать только дружественные пространства, а советовать поехать за ответами в Европу — это как измена родине сейчас.
— Ну, по крайней мере, видимо, он так считает, — спешно добавил Богдан. — Да и в северной столице дух Европы погуще: там же граница близко. Возможно, Достоевский и правда расскажет нам больше. В таком случае есть шанс сократить наш европейский маршрут. Да?
Глеб охотно кивнул.
Явно довольный собой, Богдан неторопливо освободил телефон из целлофанового плена и набрал Жоре:
— Да, мы всё. Давай, ждем.
Сунув мобильник в карман, маг посмотрел на меня и спросил:
— Ну что, Макс? Как впечатления?
— Интересно, — признался я. — Только странно, что он не сказал ни разу «всё можно узнать из моих книг».
— В смысле? — не понял Богдан.
— Ну, ты перед сеансом сказал — все писатели ссылаются на свои книги, когда не хотят говорить. Странно, что Булгаков не сослался, да?
Экстрасенс от таких вопросов немного растерялся, но на его счастье в этот момент в двери за моей спиной повернулся ключ. Затем скрипнули петли, и внутрь заглянул Жорик:
— Ну че, получилось у вас всё?
— В целом получилось, — неуверенно ответил Богдан. — Но, конечно, помешал кто-то нам неслабо!
— Прости, бро, билетерша бдит процесс. Она же считает, что это ее квартира и мы у нее в гостях, — чинно склонил голову Жорик. — Если понадобится еще раз прийти — я буду у двери дежурить, чтоб не одна… как говорится… Ну, ты понял.
— Забились, — ответил Богдан.
Он застегнул рюкзак и вместе с Жориком первым устремился прочь из квартиры Булгакова. Глеб отправился следом за ними, я же шел последним и думал, как просто, но изящно был организован сегодняшний спектакль.
Я не мог утверждать наверняка, но почему-то почти не сомневался, что в нашу дверь стучал сам Жорик, по предварительному сговору с магом-экстрасенсом, чтобы не затягивать «сеанс», — ведь чем дольше этот сеанс длился, тем выше был риск спалиться перед Глебом на какой-то мелочи, которую даже Богдан не сможет оправдать.
Интересно, поедет ли Глеб с нами в Питер? Или тестового сеанса у Булгакова ему будет достаточно?
А что будет в Европе? Богдан предложит мне войти в долю? Или продолжит ломать комедию?
В любом случае эта странная история с поиском того, чего нет, по-прежнему обещала быть интересной.
Мистическая комедия с магом Богданом в главной роли гарантировала, как мне казалось, незабываемые впечатления этим знойным и скучным летом.
Возвращаясь домой с сеанса, я подумал, что для полноты ощущений мне нужно стать в этом спектакле не просто пассивным статистом, а режиссером — хотя бы части постановки. Для этого я решил дополнительно погрузиться в материал и изучить места и судьбы писателей, прежде чем на сеансах слушать Pop-off-ский треп.
Первое место и литературный гений были определены, и дальше «заказывать музыку», очевидно, будет Богдан. Учитывая, что у Заплетина-младшего был проект с открытым бюджетом, где количество сеансов и их смета ограничены только фантазией мага, я счел комедию Popoff’а вполне грамотной драматургией, созданной для одного-единственного зрителя — который являлся одновременно и генеральным спонсором.
Поскольку первый выбор Богдана в одиссее кодо-искания пал на Федора Михайловича, по возвращении домой я попытался углубиться в тему «Петербургские места в творчестве Достоевского», но подлый Гугл выкатил мне массив однотипных статей, знакомых еще со времен школы.
А вот ИИ сгенерил большой и весьма любопытный текст, в котором я снова обнаружил ссылку на статью Святополка-Мирского. Сверля экран глазами, я невольно вспомнил поговорку: если тебя в первый раз назвали лошадью — дай в морду; если назвали второй раз — задумайся; в третий — иди за седлом.
Поскольку причудливая фамилия всплыла трижды буквально за один день, я решил, что такое совпадение пазлов вполне может являться знаком, — и отправился за седлом… вернее, за информацией.
Стоило вбить «Святополк-Мирский» в поисковик, и стало понятно, что судьба человека была не менее интересна, чем его имя.
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский, сын министра внутренних дел царской России, служил офицером и участвовал в гражданской войне в армии Колчака. Позже эмигрировал, жил в Польше, Греции и Англии, а потом внезапно перекрасился и вернулся в Советы уже с прозвищем «красный князь», которое сделало бы честь иному герою комиксов. Самым известным трудом «князя» была книга «ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ с древнейших времен по 1925 год», которую жарко хвалил Набоков — и которая, написанная изначально на английском, увидела свет на русском лишь в 90-е годы ХХ века, и то в виде некоего подобия самиздата.
Бродя по массиву ссылок, выброшенных всемирной паутиной на мой компьютер, я наткнулсяна крайне занимательный ресурс, который именовался «Святополк-Всемирский. Нейролитературовед».
Ознакомившись с сайтом, я понял, что некие безымянные (в прямом смысле слова — о создателях не было никаких упоминаний) разработчики не просто собрали на сайте информацию о «красном князе», а реконструировали его цифровую личность с помощью специально созданной для этогонейросети.
Главная страница приветствовала меня словами:
«Добрейшего дня! Рад видеть вас у себя в гостях. Задавайте любые вопросы, которые в голову придут, постараюсь ответить на всё. Но лучше все-таки про литературу!
Искренне Ваш, Святополк-Всемирский».
Ниже находилось окно для ввода текста. Подумав, я набрал в окне:
«Как вы относитесь к Булгакову?»
Ответ не заставил себя ждать и оказался куда интересней и объемней, чем я изначально мог предположить…