«Чай на самом деле является средоточием памяти поколений. Его листья будто впитывают мудрость поколений… Кофейные зерна в этом плане куда более легкомысленны.»
«Старше, моложе… Возраст ‒ это миф, как и любая другая конкретизация содержания. Все эти системы счисления придуманы лишь для того, чтобы хоть как-то привести в единство то, что видит глаз, и то, что осознает мозг.»
«Можете не отвечать, ваше лицо и взгляд уже все сказали за вас. Я постоянно испытываю те же чувства, что и вы, хотя пью его каждый день на протяжении последних ста с лишним лет…»
«Что пьешь, Гомбожаб? ‒ спросил Ешей. ‒ Опять свой чай? — Его, да, ‒ подтвердил Цыбиков, хотя ему самому отчего-то не очень нравилось такое именование его напитка. Чай… Тремя буквами трудно передать все составляющие этого чудного отвара…»
«Как можно просить изменить вероисповедание? Это же не сменить костюм… или прическу… это ‒ в душе, то, во что ты веришь. Нельзя перестать верить по прихоти. Нельзя начать верить по прихоти.»
«Все они каждый раз вздрагивали, если холодный степной ветер приносил издали обрывки чьих-то речей, отголоски топота копыт невидимых лошадей и другие звуки, мало общего имеющие со спокойствием. Кроме того, те же потоки воздуха, блуждающие по здешним землям, испытывали обоняние запахами чужих костров.»
«Видишь ли, Гомбожаб Цыбиков… Мироздание позволяет мне заглянуть в будущее лишь с тем условием, что я не стану делиться многими из этих знаний без особой нужды. В противном случае грядущее перестанет мне открываться.»
«А ведь эта «Сишуань» ‒ лишь одна из сотен китайских компаний, даже не самая известная из них. А ведь, если б Лама не посоветовал, я бы никогда не решился лететь этим рейсом ‒ очень уж не хочется, чтобы перелет обернулся фейлом с отскребанием твоего пепла и плоти с кусков фюзеляжа, разбросанных по местности, где ты не планировал оказаться…»
«В начале двадцатого века путешествие в Тибет из России было сродни подвигу, сейчас это ‒ всего лишь одна ночь в мягком удобном кресле с всего одной пересадкой.»
«Так чего же, получается, в послушниках больше ‒ подлинной веры или страха наказания? — Все, кто живет в монастыре, веруют, ‒ со снисходительной, почти отеческой улыбкой сказал Норбу-Намган. ‒ Так что розгами наказывается не безверие, а леность. Кто сможет победить ее, познает истину, кто не сможет ‒ будет вечно жить во тьме.»
«В детстве больше всего любил наблюдать за муравьями, поражало, как у них сочетается изящество замысла с тупостью исполнения. Сейчас, наблюдая за людьми, должен сказать, что по параметру «тупость» двуногие дезорганизованные идиоты бьют идиотов шестиногих с разгромным счётом.»
«Вечером в отеле, когда я, вооружившись планшетом, сел за дневник, в голове была каша. Мне хотелось учесть все важное, но при этом не скатиться в банальность, излагая факты, тысячи вариаций которых живут в интернете. Предложение на экране рождалось и умирало, на смену ему приходило новое, но его после пары прочтений ждала та же участь… Написал ‒ стёр, написал ‒ стёр, так, к хуям, день и прошел?»
«Когда нехер делать, люди подгоняют действительность под свой шаблон. В итоге вокруг них оказываются сплошные шаблоны, мало общего имеющие с действительностью, но кого ебет этот малоинтересный факт?»
«Когда я еду на мотоцикле и вижу идеальный кадр конкретного места, мне приходится останавливаться и проделывать ряд обязательных манипуляций, отнимающих время. И, конечно, если бы в будущем появился функционал, который позволил бы создавать контент высокого качества, не изменяя текущей динамики перемещения в пространстве, то это было бы невероятно удобно.»
«Лозунг таких систем ‒ «все время смотрим, все время соединяем», они учатся хорошо понимать рабочую среду. Откуда свет, как расположены объекты, где находятся границы, будь то стены, скалы или еще что-то ‒ это все крайне важно для создания виртуальной реальности, но это также важно для вычисления момента с идеальным кадром.»
«Смерть есть определенный вид прогресса живых существ ‒ ведь самые примитивные из них лишены возможности умирания. Так что это, по сути, эволюционное новшество. Представляешь, какой разброс: 3,8 миллиарда лет на Земле существует жизнь, и лишь порядка 600–700 миллионов ‒ смерть, то есть значительно меньшую часть времени существования живых существ на нашей планете. Примитивные организмы не имели смерти как таковой, а более сложные вот умирают. Их цель ‒ создать потомство, передав ему свой генетический код. Когда цель выполнена, необходимость в продолжении жизни, по сути, отпадает. Такая вот суровая штука эволюция, да…»
«Интересный нюанс состоит в том, что сказать: «Мы не хотим смерти» ‒ это в каком-то смысле цивилизационно откатиться на несколько поколений назад. Бояться смерти ‒ это в принципе чисто человеческое свойство. С другой стороны, другой рычаг эволюции ‒ это борьба за жизнь, инстинкт самосохранения, выживание. Не будет этой борьбы, не будет выживания, виды будут просто исчезать, не успев эволюционировать. Поэтому в нас заложено это желание жить как можно дольше. — Да, ради выживания люди могут перешагнуть через многое, пойти на любые жертвы, лишь бы увеличить свой век.»
«Говоря о долгожительстве сегодня, я практически убежден, что с высокой долей вероятности уже родился человек, который проживет в итоге 1000 лет. — 1000 лет? ‒ удивился я. ‒ Но за счет чего? — За счет того, что уровень жизни вырос, и сам срок жизни уже потихоньку учатся продлевать на немного. Тут важно понимать ‒ не требуется продлевать жизнь разом на 900 с лишним лет, даже на 100 не нужно. Достаточно, чтобы появилась возможность продлить жизнь хотя бы на 20–30 лет. — А там, за эти 20–30 лет, найдут способ еще продлить жизнь… — Именно! Через 20–30 лет еще что-то продлит жизнь на те же 20–30 лет, потом изобретут еще что-то… и еще… — Выглядит, как лестница на пути к бессмертию, где между ступеньками условные 20–30 лет. — Ну, бессмертие все же относительное.»
«Но тут есть очень интересный вопрос, который вообще в другой плоскости лежит: мы, как цивилизация, движемся в направлении, называемом «Пост Скерсети», или, по-русски, «Изобилие». Цивилизация пост-изобилия. Когда люди не тратят все свое время на то, чтобы выжить, а делают то, что им нравится. Все, что связано с гедонизмом или сибаритством, это то, что будет доступно широким массам. До поры до времени это не было частью экзистенциальной реальности человека, но сейчас становится таковой. И это бесконечное… или почти бесконечное количество времени, которое окажется у человека в руках, заставит его мировоззрение полностью измениться. Обладая этим временем, человек сможет изучать все что угодно, сможет овладеть любыми специальностями… — Заниматься любыми видами искусства… И это все не ограничено никакими временными рамками. Почему я говорю об этом сейчас? Потому что, мне кажется, цивилизация постизобилия ‒ это цивилизация, которая увы, сильно отличается от того, что мы называем сегодня человечеством. По этой причине можно считать человека, который живет очень долго, как совершенно другой вид, не человек в том значении слова, к которому мы привыкли.»
«Любое путешествие ‒ это не только прекрасные пейзажи, но и люди ‒ не великие мыслители, художники и поэты, которых так просто не встретишь на улице, а обычные, типичный народ, самая «соль земли». Они ‒ тот фундамент, на котором растет пирамида достатка и власти. В Тибете у народа визуально все чуточку лучше, чем в российской глубинке.»
«В сущности, нет разницы не только в наличии и отсутствии страховок, но и в самих авариях. Каждую минуту в авариях погибает 12 человек. Так стоит ли так переживать?»
«Правила создания дееспособной организации, освоенные мной за 150 лет, тупы до неприличия: на первом этапе греби всех, кто попадется под руку, на втором избавляйся от умеренных, на третьем мочи радикалов…»
«Плевать, ходим мы или сидим целый день без дела, мир не перестанет крутиться от этого. Тогда на кой хрен мне вставать с постели в одно время с другими?»
«Как это странно… Они сами пользуются мобильниками и, скорее всего, используют вичат, но все равно по-прежнему верят, что, если их сфотографировать, это остановит цепочку перерождений… И доказывать им что-то совершенно бесполезно.»
«Давайте назад поворачивать, ‒ вдруг заявил Олег, повернувшись ко мне. — Но за маршрут отвечает Лама, ‒ ответил я. Но Ламу ведь придавило мотоциклом! — И что, маршрут менять из-за этого? ‒ раздраженно вопросил Лама. ‒ Едем дальше, как ехали!»
«Поскольку любые попытки определить, насколько велико людское эго, априори обречены на провал, не легче ли забить хуй и просто дожидаться смерти без лишней нервотрепки?»
«Вчера, сегодня… Ты реально думаешь об этом? Лучше скажи, думал ли ты, зачем тут столько золота? На крышах, на статуях… везде!» «Ну… традиции». «Традиции… Золото ослепляет. Ты смотришь сверху, издалека ‒ так богато все, так дорого… А подходишь ближе ‒ там за щепотку риса готовы друг друга убивать… Оно, конечно, плевать, просто такой контраст, вот и сказал тебе…»
«Годы спустя культурная революция напоминает мне помутнение, всплеск ‒ как будто дети долго и упорно строили башню из кубиков, потом разнесли ее к ебеням, заскучали и построили заново. Это охуительное развлечение ‒ строить, потом рушить, потом восстанавливать разрушенное, ‒ но оно годится, вероятно, только для людей, не способных догадаться о существовании этого цикла, повторяющегося снова и снова…»
«Потому что человек ‒ существо непостоянное. Он может долго терпеть любые измывательства, пока в один прекрасный день все накопленное дерьмо не выплескивается наружу… Остыв, человек смотрит вокруг, понимает, что натворил, и пытается все исправить. А затем все повторяется ‒ поначалу совесть и память о былых страданиях примиряют человека с новым витком рабства… до поры до времени».
«Но как этого избежать? - Да никак. Просто жить, пока живется. Монахи тоже думали, что за стенами своих храмов смогут спокойно медитировать… но стены оказались достаточно ломкими, когда на них навалились разом тысячи завистников, уставших трудиться на благо лам.»
«И тем не менее конец все равно неизбежен? Конец есть у всего, что имеет начало. Эту банальную вещицу знают даже детишки, собирающие башни из кубиков. Иронично, но я давно уже не боюсь смерти, наверное, поэтому и живу так долго: судьба любит давать нам то, чего мы не хотим».
«Да ладно, это же самое крутое свойство интернета: если сказать мудаку в соцсети, что он мудак, он, разумеется, прислушается и сразу перестанет им быть.»
«Понимать, что все ‒ бессмысленно. Вчера тоже когда-то было сегодня и даже завтра, и где оно теперь? Там же, где будем рано или поздно все мы ‒ в забытье».
«Конечно, на берегах Брахмапутры ты не встретишь обезьяну с карандашом или с печатной машинкой, но важно другое ‒ между творческим потенциалом человека и примата нет непроходимой стены. Вся разница ‒ в спектре переживаемых эмоций. И здесь культурно-исторический бэкграунд выходит на первый план. Человеческая природа достраивается в течение жизни, обрастая нормами, табу и предписаниями, полученными из социума, из культуры. Способность человека усваивать культуру и ею руководствоваться обеспечила нам биологический триумф в эволюционном смысле.»
«В страхе нет культурной составляющей, ‒ покачал головой Андрей. ‒ Это инстинкты, как размножение, насыщение… самосохранение. Но их форма различна в культурном контексте. Очереди обреченных людей в печи Освенцима ‒ страшный, но важный пример. Культура выработала механизмы блокировки и смягчения страха смерти. При этом культурный феномен как «смертельная голодовка» доказывает, что даже инстинкт «есть, чтобы не умереть» не является принудительным для человека. Человек может принять решение заморить себя голодом до смерти.»
«В кино эмоции более концентрированные, мы, по сути, видим в конкретном фильме конкретное высказывание режиссера, ‒ сказал Андрей. — В литературе все сложнее и интереснее, ‒ В книге легко представить себя героем. Представить мир человека, о котором читаешь, понять те эмоции, которые он испытывает. Это происходит быстро и бессознательно. В киногерой уже изображен, и это, очевидно, не ты.»
«Для того, чтобы заниматься творчеством, нужно на это тратить усилия ‒ ресурсы и время. То есть нужно быть уверенным, что творчество сделает твою жизнь богаче и интересней. А так считают единицы. Своеобразная работа эмоционального интеллекта ‒ она различна у всех, значит, и эмоциональный мир у всех разный. В большинстве своем человечество рассуждает скучнее и проще: «А нахуя?»»
«Понять другого намного легче, чем себя, особенно если этот человек жил в начале ХХ века, ‒ продолжил мысль востоковед. Вода в кальяне шумно забурлила, когда он вставил мундштук в рот и вдохнул дым полной грудью. ‒ Читая о несправедливости современного мира, невозможно смотреть на картину беспристрастно: эмоции ‒ любовь, ярость ‒ затмевают взгляд, лишают нас объективности. Гораздо легче читать о строительстве дворца Поталы, несмотря на то что на той стройке погибли тысячи рабов. История ‒ это когда все умерли. А пока все не умерли, мы не можем беспристрастно оценивать себя и других.»
«Кстати о смерти… как, по-вашему, уместно ли ставить вопрос, в чем смысл смерти? Никто не знает, что такое смерть. Опыт смерти исчезает вместе с человеком. При жизни мысли о смерти преследуют человека постоянно. Я существую ‒ значит я смертен. Есть начало ‒ будет и конец. Исходя из неизвестности смерти, «человеки разумные» рассуждают о поганстве идеализма, допускающего бессмертие души, или мифах материализма, убеждающих, что после смерти остаются плоды трудов человека… — Смерть присутствует своим отсутствием, ‒ обратившись обратно в Андрея, сказал мой собеседник. ‒ Хотя ее пока нет, она неминуемо придет. Она неминуемое будущее и финальная возможность. После нее других возможностей не будет.»
«Смерть ‒ как граница надежд и мечтаний, страданий и боли. «Никто не видел лица собственной смерти. ‒ Всем кажется, что смерть всегда впереди. Даже большинство безнадежно больных верят, что будут жить».
«Текучая повседневность ‒ видимость, подменяющая существование. ‒ Сегодня мысли о смерти изгоняются. Но смерть по-прежнему за плечами у каждого. Озабоченность продолжительностью жизни беспечна относительно смерти. Религиозные и моральные рассуждения о смерти подменены медико-биологическим дискурсом в винотеках и кальянных. Отношение к смерти выражается в её замалчивании.»
«Успех ‒ случайный, удачный исход ошибочных решений. За одной удачей стоят миллиарды неудач, о которых никто не вспоминает. Изначально, решение на основании предположений о будущем ошибочно. Объективной модели будущего не существует. Парадокс в том, что именно ошибочные решения формируют будущее. Миллиарды решений в секунду. На миллиард ошибок одно удачное совпадение. Просто повезло. — Не нужно подводить сюда теории о талантах и гениях. Это как заполнить лотерейный билет и снять джек-пот.»
«Победить всю эту хуйню мира невозможно, её можно только пережить. Залог долголетия ‒ одиночество… — А побочный эффект долголетия ‒ похуизм. Похуизм, скорее, побочный эффект интернета.»
«Интернет по замыслу создателей должен был способствовать интеграции, а в реальности развил национализм, ксенофобию и порноиндустрию. Алгоритм интернета делает популярным невежество, только это интересно массе, поэтому появление сегодня популярного блогера-философа для воодушевления людей на обсуждение сложных вопросов невозможно. Это как в старом анекдоте ‒ «прыщи потому, что не трахают, не трахают потому, что прыщи.»
«Неужто жить ‒ значит пахать с утра до ночи под надзором охраны? Чушь. Труд нужен только для того, чтобы меньше думать. Пока трудишься, ты не то, что не решаешь проблему, ты ее даже не осознаешь до конца.»
«Но что будет потом? Что простолюдины будут делать с вновь обретенной свободой? Сейчас они живут плохо, но по крайней мере не переживают о том, что будет завтра. Они встают, работают, за это получают свой кусок хлеба и крышу над головой, под которой высыпаются после тяжелого дня перед следующим тяжелым днем. Именно. Это просто в их головах. Вдобавок они искренне верят, что, восстав против господ, попортят свою карму. Поэтому бунта можно не бояться ‒ разве что однажды кто-то прополощет им мозги хлеще, чем это сделали местные ламы во главе с Тринадцатым Перерожденцем… но когда это будет и будет ли вообще ‒ неизвестно…»
«Монах с улыбкой кивнул и спросил: — А второй вопрос? — Второй… ‒ Я немного смутился. ‒ Ну… я не понимаю, почему в Тибете нет «пепси». Монах выгнул бровь, и я, видя это, пояснил: — Не то, чтобы я прямо фанат этого напитка, но под сигару он мне нравится больше «колы». Поэтому я очень удивился, что нигде его не встретил. Вот даже вчера, в «Бургеркинге» ‒ только «кола» и никакого «пепси». Монах улыбнулся еще шире и сказал: — Думаю, завтра ты найдешь ответы на оба эти вопроса.»
«Да, в такие моменты понимаешь, как здорово жить. А, хуйня. Все это иллюзия смысла, нужная, чтобы убедить себя, что надо жить как можно дольше и всячески оттягивать момент смерти.»
«Реальность такова, что сегодня есть очень много таких вещей и навыков, которые для нас торедантны, или, проще говоря, утрачены. Утрачены олдскульные скилы. Например, логарифмическая линейка или экспонометр ‒ да, когда-то люди могли гордиться умением пользоваться ими, но сегодня этот навык не дает тебе никакого преимущества перед другими людьми. Это вполне нормальный процесс, издержки прогресса, если позволишь. И другие навыки завтра, послезавтра, через неделю или год будут также отмирать по причине замены их интеллектуальными системами. — Секстант, например, ‒ сказал я, глядя на звездное небо и яркий фонарь луны. ‒ Когда-то важнейший прибор для мореплавания, а сегодня такой примитивный с точки зрения технологий навигатор уже не нужен…»
«А как он вообще выглядит, этот квантовый компьютер? ‒ спросил я. Гринберг вытащил из кармана мобильник: — Сейчас покажу… есть снимок, из Калифорнии… Некоторое время он листал галерею в мобильном, а потом продемонстрировал фото — Больше похоже на самогонный аппарат, ‒ заметил Лама.»
«Да нет, на самом деле святость ‒ это пиздатая реклама от власть имущих, которая нужна, чтобы продать что-то толпе рабов, которая себя рабами не считает. Они выгнали нахуй четырнадцатого Далай-ламу, но нихуя не смогли сделать с тем, символом чего он являлся… Все они ‒ до сих пор рабы. Посмотри на этих потрепанных людей в помятых шляпах, в рваных плащах и уебищных ботинках. Их жизнь ‒ это постоянное брожение вокруг озер, рек, камней, луж, которые нарекли святынями те, кого нарекли святыми. Скажет им завтра Далай-лама, что Нам-Тсо больше не священное место, потому что к нему во сне явился кто-то из богов, и люди поверят и перестанут сюда ходить. Так эта хуйня работает.»
«Ты ощущаешь желание верить, помноженное на убеждения других в святости этого места. Тебе просто нравится эта охуенносиняя вода, пиздатые пейзажи, и все это усугубляется толпами паломников, нарезающих круги вокруг большой красивой лужи, не имеющей к богам или какой-то потусторонней силе никакого отношения. Но лужа, правда, красивая, согласен с тобой.»
«Некоторые тибетцы до сих пор верят, что фотоаппараты крадут то ли всю душу, то ли часть души… Вера сидит в них гораздо глубже, чем осознание любых законов физики и правил, потому что в их понимании вера исходит напрямую от бога, а законы ‒ от людей, таких же, как они… И это, возможно, главное заблуждение всех религий мира…»
«Значит ли это, что люди охотно терпят страдания при жизни лишь потому, что они приближают их к Нирване? В твоем выводе системная ошибка: люди терпят страдания лишь потому, что верят в Нирвану. Но нихуя никто не скажет тебе, что ее достиг ‒ просто потому, что достигший Нирваны больше не перерождается. И в этом, блядь, заключается главная проблема: ты просто надеешься, что где-то там, в конце ебучей цепочки из перерождений, тебя ждет финал, но ты даже нихуя не знаешь о нем, кроме того, что он будет запредельно объективен. Блядь, да даже мыши хуй полезут в мышеловку, пока не учуют сыр, а тут сыром даже не пахнет, просто ебучие слова, заумно сложенные вместе! --- То есть ты думаешь, Нирвана недостижима? - Я думаю, что нехуй стремиться к тому, о чем никто ничего не знает. По мне, так Нирвана наступит для всех разом, когда миру придет капитальный пиздец, а до того мы просто будем скакать из одного грубого тела в другое, каждый раз заново привыкая ко всей этой хуйне, что происходит вокруг.»
«Можно ли как-то обмануть смерть, продлить свою жизнь каким-то способом, или это утопия? - Помнится, Эйнштейн в начале прошлого столетия сформулировал парадокс близнецов, который, по сути, доказал, что для объекта в движении время течет медленнее, чем для статичного, ‒ иными словами, при равном количестве сердцебиений второй старится значительно быстрее, чем первый. - Выходит, путешествие и есть этакая… криогенная камера времени?»